Тень света
Все персонажи данной книги выдуманы автором.
Все совпадения с реальными лицами, местами, банками, телепроектами и любыми происходившими ранее или происходящими в настоящее время событиями — не более, чем случайность. Ну, а если нечто подобное случится в ближайшем будущем, то автор данной книги тоже будет ни при чем.
Глава первая
— Нет, приворотом я не занимаюсь – устало сказал я благоухающей дорогущей парфюмерией даме, сидевшей напротив меня – Не мое, извините. Это вам к соответствующим специалистам надо обратиться, профильным. Вот они вам точно помогут. Ну, или сделают вид, что помогли. В кольцо иголкой потыкают, заговоры пошепчут, фотку ленточкой траурного цвета перевяжут – короче, все как надо оформят. Что сработает эта хренотень не поручусь, но на душе у вас точно спокойней станет.
На самом деле я врал. Ну, не то, чтобы совсем уж врал, точнее будет сказать – кривил душой. Кое-что для этой женщины я сделать мог, вот только вышла бы ей моя помощь боком — и сильно. Имелась в моей книге одна заметка, под названием «Присуха сердешная», имелась, чего скрывать. Но когда я прочел, к каким именно последствиям ведет это, назовем его так, заклятие, то сразу для себя решил – подобные игры проходят без меня. Ну нафиг.
Само по себе заклятие было несложное, в плане исполнения, имеется в виду. Незамысловатые компоненты, не слишком труднопроизносимое заклинание, да и последующая реализация самая что ни на есть примитивная – сыпани порошок в еду и жди результата.
Вот только снять это заклятие потом почти нереально. Тот, кто порошок скушает, потом от своего избранника или избранницы не отвяжется вовек. В книге так и было написано: «Томление любовное все прочие мысли закроет, только образ один в голове у того человека будет, и прочая жизнь для него существовать перестанет. Если же его амант или аманта кого другого предпочтет, то беда великая случиться может, и даже со смертоубийством, потому как видеть избранницу свою в чужих руках для той персоны боль нестерпимая есть». И еще полстраницы на ту же тему, как предупреждение – не стоит играть с любовью, хорошего от таких забав ждать не стоит.
Причем автором этого заклятия выступил, против моих ожиданий, не шаловливый Митрий, большой любитель плотских забав, а Митрофан, Евстигнеев сын, изрядный буквоед и зануда. С какого перепуга он этим вопросом заинтересовался – понятия не имею. Хотя могу предположить, что кинулся он в данную степь после того, как понял, что естественным путем ему какую-нибудь селянку в себя не влюбить. А, может, сам в кого втрескался настолько, что пошел на подобное ухищрение.
Кстати, это была последняя запись, сделанная Митрофаном в книге, по крайней мере из тех, что в ней имелись на сегодняшний день. Не исключено, что все и на самом деле для него плохо кончилось. Я пытался узнать у Родьки, что же там все-таки произошло (интересно ведь), но тот только делал круглые глаза да бормотал нечто невнятное. Хотя, ради правды, он вообще очень неохотно рассказывал мне подробности бытия своих прежних хозяев, за исключением, пожалуй, только последнего, того, что мне свою силу передал. Как видно, был у него какой-то свой кодекс чести, не позволяющий выдавать тайны тех, кто уже ушел из этой жизни.
А, может, такова была его природа изначально, поди знай?
Короче – не собирался я практиковать любовную магию. И даже тот факт, что в данный момент передо мной сидела супруга ну очень небедного, я бы сказал – влиятельного человека, для меня ничего не решал. Лучше получить прямо сейчас небольшую проблему в виде резких высказываний раздраженной женщины со следами былой естественной и текущей хирургической красоты на лице, чем потом глобальную беду с возможными уголовными последствиями. Да еще и почти неразрешимую. Когда у ее мужа начнет крышу сносить от беспричинной ревности, и он установит за ней тотальный контроль, то она ведь ко мне прибежит с воплями: «Вертай все взад». А я только руками и смогу развести – снять-то это заклятие возможным не представляется. Точнее – это очень, очень трудновыполнимо. Там жертва нужна будет, и не какая-нибудь курица или другая мелкая живность. Его придется переводить на другого человека и человек этот, считай, смертник. Выпьет его сила заклятия за год или даже быстрее, потому как не под него оно делалось.
Не скажу, что я сильно высокоморальный человек, но подобные вещи на свою душу брать пока не готов.
А вот еще интересно. Подобные заклятия у ведьм такие же, как у нас, ведьмаков? По исполнению и механизму действия? Имеется в виду, у настоящих ведьм, вроде Дары и ее подруг, а не мутных дамочек с хрустальными шарами, черными париками и в пестрых одеждах.
Буду снова в Лозовке – непременно у нее поинтересуюсь. Правда, не факт, что случится это скоро – на дворе дождливый октябрь, ветер срывает с деревьев еще совсем недавно зеленые, а теперь бурые листья, и все лесные дороги наверняка развезло так, что на тракторе не проедешь. Тут, боюсь, даже тамошний лесной хозяин дядя Ермолай не поможет.
Даре-то что, она летать умеет. А вот я – нет.
Кстати, когда мы в самом конце лета все-таки нагрянули в теперь уже мое лозовское фамильное поместье, я еще раз сподобился увидеть этот самый «полет валькирий». Как мне потом объяснил вечно сумрачный Пал Палыч, который являлся коллегой Нифонтова, последний день лета не только для русалок является знаковым, но и для разной другой нежити и нечисти старославянского разлива. Они в этот день что-то вроде Нового Года справляют. Нет, про нечто подобное я и сам знал, в смысле – читал, что наши далекие предки этот праздник не зимой справляли, а в сентябре, в день осеннего равноденствия. В принципе, логика в этом была. Урожай убран, мороз еще не ударил и даже если до бровей медовухой наберешься, а после под плетнем заснешь, то все равно не замерзнешь насмерть. Самое то для праздника.
Но то – люди, они во всем найдут практический смысл. Те же, кто живет в Мире Ночи менее привязаны к простым радостям земли, и у них своя логика. Которую, к слову, я пока не всегда могу постичь.
Потому я так и не понял, чем последний день лета отличается от первого дня осени, кроме, естественно, календарных значений, но сильно по этому поводу и не расстроился. Зато на закате все мы созерцали полет ведьм, которые с гиканьем сначала поносились над притихшей Лозовкой, а после стремительно помчались куда-то в сторону Можайска и вскоре скрылись из вида.
— И ведь знали, что мы на них смотрим – заметил Пал Палыч – Специально шоу устроили, чтобы понятно было, кто здесь настоящие хозяйки. Мол – при нас наша мощь, вот, ничего мы не боимся и, если надо, всем покажем, что такое настоящая сила и злоба природной ведьмы. Терпеть ненавижу.
Если бы Дарья Семеновна сейчас услышала его, то, полагаю, даже ей стало бы не по себе. И уж точно не стала бы плевать ему вслед, как тогда, когда мы по приезду встретили ее на деревенской улочке. Сто пудов случайно встретили. Как же еще?
Я сдержал свое слово и прихватил Нифонтова с Мезенцевой с собой в Лозовку. Что до Пал Палыча – о его участии в вылазке меня поставили в известность по факту, прямо на Белорусском вокзале. Так сказать – явочным характером.
Впрочем, я ничего против и не имел, поскольку Пал Палыч мне пришелся по душе сразу, с первого же взгляда. Да оно и неудивительно — я о нем много чего от Николая слышал, и ничего против такого знакомства не имел.
Был он невысок, и на вид не слишком-то крепок физически, но при этом исходила от него некая внутренняя сила, которую субтильные граждане вроде меня ощущают безошибочно, а после грустно вздыхают, осознавая, что им подобного результата в жизни не добиться. Ну, вот не дано. Все верно древние римляне говорили о Юпитере и быке.
В общем – авторитетный товарищ. Даже вечно всем недовольная Мезенцева и то сразу замолкала, как только этот человек не то, что цыкал на нее, а просто даже бросал строгий взгляд.
Да что Мезенцева! Пал Палыч моего строптивого домового Антипку, который было проявил недовольство неожиданным нашествием в его пенаты незваной группы лиц, и то на место поставил сразу же.
— Домовой чудит? – коротко спросил он у меня, как только с печки на пол слетели какие-то котелки и жестяные тарелки, несомненно сметенные рукой вредного домового, дождался утвердительного кивка, а после деловито произнес – Непорядок. Так не пойдет.
После этого сотрудник отдела 15-К подошел к печке, стукнул по ней кулаком и негромко произнес:
— А ну, давай, заканчивай. Или живо отправишься на ближайшее болото пиявок стеречь и кикиморе по утрам с кувшинок росу собирать. Или на луг, полевому в слуги, кузнечиков гонять. Еще раз себе такое неуважение к хозяину и его гостям позволишь, я не поленюсь, вспомню заговор на запирание порога и в ход его пущу. И не надейся, что я покон не знаю. Все как надо сделаю – и у хозяина твоего разрешения на то спрошу, и веник конопляный отыщу. Вон, хоть бы у ведьм местных позаимствую. Ты меня понял?
Родька, которого я прихватил с собой, тихонько охнул и приложил лапы к ушам, так на него подействовали слова оперативника. Кстати, он эту троицу совершенно не стеснялся и шастал по дому в их присутствии абсолютно без смущения. Да и то – было бы кого? У них теперь в отделе его соплеменник обитал, и Родька про это был в курсе.
Так вот – мой слуга охнул, на чердаке в тот же миг что-то грохнуло, и больше Антип о своем существовании за все время, что мы гостили в Лозовке, нам не напоминал совершенно.
Это впечатлило меня настолько, что я даже не сразу нашелся что сказать. Я! Профессиональный банковский служащий, который языком метет как дворник метелкой. Да и на этой, темной стороне бытия, я тоже кое-что уже повидал, вроде как удивляться уже не по рангу. Звучит тщеславно, но тем не менее.
И все равно – силен оперативник. Ох, силен!
— А что за «запирание порога» такое? – опередила меня Женька. Просто я тот же самый вопрос хотел задать.
— Самое жуткое для домовых заклятие – охотно ответил Пал Палыч, усаживаясь обратно на лавку – Изгнание из дома. Причем не из какого-то конкретного, а из всех вообще. Оптом. И из изб, и из иглу, и из вигвамов. Он после этого ни в одно жилье войти не сможет. Порога не увидит. А если нет порога, то нет и двери. Для него любой дом будет как сплошная стена, через которую не пройдешь. И все, что останется – до бесконечности скитаться по дорогам или к кому-то из нечистых в услужение идти, а после тянуть эту лямку до второго пришествия. Домовой вне дома даже умереть не сможет. Вся его жизнь — дом, это альфа и омега. И умирает он или на службе этому дому, или вместе с ним, когда тот люди бросают насовсем. А если у него крова нет, то и смерти ему нет. Разве только колдун какой прибьет ради смеха. Ну, или его требухи, отдельные части домовых наверняка в какой-нибудь черной волшбе да используются. Я как-то читал книгу одного такого колдуна – оплевался весь. Такая мерзость, даже по их меркам…
— А если самоубийство? – любознательно поинтересовалась Евгения – Ну, там в петлю, или еще чего?
— Они не люди – покачал головой оперативник – И такой глупостью, в отличии от нас, не занимаются. Она им даже в голову не придет никогда подобное.
В общем, Пал Палыч сумел меня впечатлить.
Вот только даже он, при всей своей опытности против дяди Ермолая слабоват оказался. В тот же вечер, когда ведьмы устроили нам воздушное шоу, мы все, как и собирались изначально, отправились на реку, посмотреть на русалочьи игрища. Я вполне легально, поскольку был приглашен, а вот трое сотрудников отдела – незваными гостями. Правда, на берег они и не собирались вылезать, хотели на все это глянуть издалека, из кустов, которых близ берега было предостаточно. Я их не винил – правда ведь интересно. Тем более, что русалок даже матерый Пал Палыч за свою жизнь видел только дважды, причем, похоже, оба раза при не слишком приятных обстоятельствах. Каких именно он не рассказывал, но по усмешке было ясно – те еще истории были.
Вот только до речки, которая текла чуть ли не за моим домом, ни один из сотрудников отдела не дошел. Они в буквальном смысле заплутали в трех деревьях. Между околицей и рекой стояла березовая рощица, жиденькая до невозможности, она просто-таки насквозь просматривалась. Только вот рощица эта смыкалась с лесом, то есть находилась в юрисдикции дяди Ермолая. Проще говоря – это были его владения, в пределах которых он мог творить что угодно.
Сотворил. И я не понял, как и когда троица сыскарей пропала из вида, ни они не разобрались потом, в какой момент микроскопутная березовая роща стала густым буреломным лесом.
В результате на берег реки я пришел один, а Нифонтов сотоварищи чуть ли не до рассвета по лесу круги нарезал. Лесной хозяин дал им возможность выйти к деревне только тогда, когда я сам вернулся домой. Уже на рассвете.
Не захотел он, чтобы посторонние видели то, что для их глаз не предназначено. А я, получается, для них уже свой, и это здорово.
Или наоборот, все довольно невесело? И права Женька была, когда сказала, что отныне не совсем я уже и человек? Может, и правда теперь я стал неким промежуточным звеном в эволюционной цепи всего сущего? И меня можно выставлять в «дарвиновском» музее и вешать рядом табличку с надписью «Ведьмак-недоучка обыкновенный»?
Хотя лично я в себе никаких таких изменений не обнаруживаю. Зрачки вертикальными не стали, когти не растут, рога тоже, ем, пью и сплю как раньше. Все то же, что и было.
Ну, кроме, разве, одного. Еще в начале лета мне бы и в голову не пришло пойти куда-то на реку, чтобы посмотреть на танцы русалок. Точнее – подобное я даже и представить себе не мог. Просто потому что русалки для меня тогда были не более чем частью фольклора, который я, признаться, особо и не знал. Да и кто сейчас, в наше продвинутое время, интересуется бабушкиными небылицами? Реальность, окружающая нас, современных людей, нереальнее и фантастичнее любой, даже очень заковыристой сказки.
Только вот от того, что мы перестаем верить в тех, кто живет на другой грани бытия, и даже забываем про них, они существовать не перестают. Более того – так мы делаем их существование комфортней, особенно для тех сущностей, которые рассматривают человека как добычу. Если, к примеру, оборотень схарчит кого-то, его точно никто искать не станет. Он ведь не более, чем сказка. Ну, или кинематографический персонаж. А пострадавшего просто собаки погрызли. Бывает.
Впрочем, обитатели моего нового мира и сами не сильно стремятся лишний раз пересекаться с людьми. Не просто же так дядя Ермолай ту троицу по лесу закружил? Я так понимаю, что не все происходящее вообще предназначено для посторонних глаз, даже при условии, что эти зрители кое-что знают про мир Ночи.
А зрелище было завораживающее. Ополовиненная луна светила так ярко, что казалась полной, дорожка, которую она прочертила на зеркально-тихой глади реки была настолько явственна, что, казалось, даже я смогу пройти по ней и не утону.
Русалки, по крайней мере, кружились в танце по ней так же легко, как ночные бабочки порхают вокруг горящего фонаря. И даже то, что каждая из них слышала какую-то свою музыку, а для меня данное действо происходило в абсолютной тишине, которую не нарушал даже плеск волны, ничего не меняло.
Танец речных дев завораживал, их гибкие белые тела изгибались одновременно и невозможно непорочно, и невероятно вульгарно. По идее, две эти категории не могут сочетаться, но вот же, есть.
Причем если танец этот изначально для каждой был свой, в какой-то момент разнобой закончился, и в нем появилась синхронность. Одна за другой русалки начинали двигаться в унисон, одинаково поднимать руки к небу, одинаково опускать их к воде, которая чем дальше, тем сильнее отливала серебром. У меня в какой-то момент возникло ощущение, что они танцуют на раскаленной ртути.
— Вот и еще один год прошел – раздался у меня за спиной голос, а после на песочек рядом со мной опустился, покряхтывая, дядя Ермолай – Сейчас девки свое отпляшут и до следующей весны под воду уйдут, дрыхнуть. Потом лист облетит, а там и до «белых мух» рукой подать. Ты-то что, в городе зимовать думаешь? Или сюда переберешься?
— В городе – не стал скрывать я – Тут зимой жить привычка нужна. У меня пока такой нет.
— А и правильно – против моих ожиданий сообщил мне лесной хозяин – Всему свое время. Коли тебя пока к дому-от этому не тянет, так нечего себя переламывать, да жить так, как до тебя все остальные ведьмаки жили. Ежели это не твое, так что же тебе, теперь тут костьми лечь? Времена изменились, парень, времена изменились. И мы меняться должны, иначе смерть. Не все, правда, это поняли и приняли, но то не моя печаль. Я для себя все уже решил.
В корень зрит дядя Ермолай. Я о том же сегодня днем думал. Там, в офисе, мне Лозовка казалась тем местом, где можно остаться жить навсегда. Здесь тишина, покой, солнышко светит, птицы поют, шмели жужжат.
Вот только лето – оно не вечно. Я вот когда предыдущей ночью ночевал на чердаке и продрог до костей, тогда понял, что зимой мне здесь небо с овчинку покажется. Прав был Вавила Силыч. Городским людям сельское бытие только из теплой квартиры с центральным отоплением прекрасным кажется. А запихни их в деревенский дом в январе, так и сдохнут они нахрен без тепла, воды и еды. Потому что забыли те простые способы существования, которые для наших предков были нормой жизни. За ненадобностью забыли.
И я тоже все забыл. Точнее – и не знал.
— Покон, правда, прежний остался, и ты про это помни. Крепко помни – продолжал вещать дядя Ермолай – Живи по нему и тогда, может, следующим летом увидимся. В мае приезжай, я тебя на одну делянку отведу, там как раз под Ивана Купалу разрыв-траву можно найти будет.
— И еще цветение папортника посмотреть неплохо бы – припомнил я Гоголя.
— Чего? – удивился лесной хозяин – Ерунда какая. Парень, папортник не цветет. Никогда.
— Ну, а как же… — было начал я, но после махнул рукой и снова уставился на русалок, которые тем временем, похоже, входили в финальную стадию танца.
Все они в какой-то момент, известный только им, застыли на месте, протянув руки к нестерпимо ярко сияющей луне и дружно прокричали какие-то слова, разобрать которые я не смог, поскольку это был совершенно неизвестный мне язык. Да и не факт, что это вообще была человеческая речь.
А после русалки исчезли, только круги по водной серебряной дорожке пошли. Были они – и нет их.
— Вот и все – сказал дядя Ермолай, стянул с головы старомодную замызганную кепку-«восьмиклинку», и погладил короткопалой рукой лысину, обнаружившуюся под ней – Скоро и мне лес к зиме надо начинать подготавливать. Оно, парень, всегда так – первыми ко сну речные девки отходят, опосля полевые в норы забиваются, потом, стало быть, болотный хозяин чарусьи закрывает, а после и моя очередь приходит.
— А ведьмы? – полюбопытствовал я – Они чего зимой делают?
— Ведьмы? – дядя Ермолай хохотнул – Этим закон не писан, им что зима, что лето, все едино. Разве что в сорок они по холодному времени не перекидываются. Лапы у них тогда мерзнут сильно.
— Ой, блин – вспомнил я внезапно о подарке, который привез из Москвы русалкам, да так и не отдал – Гребешки-то! Они ж просили, я специально купил и запамятовал!
Открыв рюкзак, который я положил рядом с собой на берегу, я достал пакет с разноцветными длиннозубыми расческами. Продавщица в магазине заверила меня, что это те самые «гребешки» и есть.
— В воду бросай – посоветовал мне он – Поверь, речные своего не упустят. Ну, а «спасибу» они тебе следующей весной скажут. Да и не за нее ты, чай, старался?
— Конечно нет – подтвердил я, а после сделал так, как он мне посоветовал, то есть выгреб гребешки из пакета, да и отправил их в реку, постаравшись размахнуться посильнее – Только ведь это пластмасса, они ж, небось, не утонут даже.
Гребни плеснули по воде, и, против моих ожиданий, моментально пошли ко дну. Или их просто кто-то с поверхности сразу расхватал?
— Странно – сказал тем временем дядя Ермолай – Девки нырнули, а водная тропа не погасла. Чего за… Ааааа! Понятно.
Посреди лунной дорожки, которая и на самом деле так и не пропала, взбурлила вода, а после появилась одна из русалок, та самая Аглая, которая меня сюда и пригласила.
— Вон оно чего – огладил бороду дядя Ермолай – Ну, парень, вот тебе и загадка, которую окромя тебя никто не решит. Как не поступи – все одно не поймешь, верно или нет сделал. Ты, главное помни – русалки — не упыри, тебя с собой на ту сторону не утащат. Ладно, пойду я, на твоих приятелей гляну, как они там, в лесу, себя ведут. Неровен час еще на проклятый клад набредут да выкапывать его начнут.
Он хлопнул меня по плечу, ухмыльнулся, глядя на Аглаю, которая не торопясь брела по лунной дорожке к берегу, и беззвучно нырнул в кусты, что росли неподалеку от нас.
— Телепортация как она есть – негромко произнес я, понимая, что сейчас дядя Ермолай уже не здесь, на берегу реки, а где-то посреди своего леса.
Я тоже так хочу уметь. Но – не судьба. В мире Ночи закон «каждому свое» выполняется безукоризненно. Ведьмы умеют летать и портить окружающим жизнь, русалки топить беспечных граждан, зыбочник детей пугает, полуденица следит за соблюдением норм трудового законодательства, а я, ведьмак, с мертвыми общаюсь, в соответствии со своей узкой специализацией. Кому что Поконом предписано, тот то и делает.
Аглая тем временем уже добралась до берега, и теперь стояла напротив меня. Кожа у нее стала куда бледнее, чем тогда, в начале августа, да и вообще в ней некая полупрозрачность появилась. Если в прошлый раз иных из русалок от обычных женщин было не отличить, то теперь сразу было ясно, что эта красотка не слишком-то относится к привычному тварному миру.
— Ты пришел – улыбнувшись, негромко проговорила Аглая.
— Так обещал же – подтвердил я – Да и здоровались мы уже. Еще до того, как вы пляски на воде устроили.
— Ты поможешь мне уйти? – требовательно спросила русалка.
Все, как всегда. Мне задают вопрос, ответ на который я дать не могу, поскольку не очень понимаю, о чем меня спросили.
Хотя тут слово «уйти» множественности значений и не подразумевает. Надоела девушке русалочья жизнь, выходит.
Вот только она не мертва. Она не дух, я не смогу ее отпустить. Ну да, живой ее не назовешь, но даже та не-жизнь, что в ней сейчас есть, уже достаточна для того, чтобы не считать ее моим клиентом.
— И что надо сделать? Ну, чтобы ты ушла? – уточнил я – Просто у меня профиль другой…
— Люби меня – перебила меня Аглая, приложив ладони к моей груди. Холод, исходящий из них моментально проник сквозь ткань – Отдай мне часть своего тепла, мне нужно всего мгновение, чтобы ощутить себя живой, и тогда моя душа отправится за кромку. Навсегда. Навеки.
А вот теперь, дядя Ермолай, я понял, чего ты так хмыкал. Задачка-то и вправду не из простых. Но спасибо тебе уже за то, что дал понять одну очень важную вещь – моя жизнь Аглае не нужна. Если бы не эта подсказка, сразу бы «нет» прозвучало.
Теперь же если сомнения и есть, то в основном морально-этического и физиологического характера. То есть – надо ли оно мне вообще и, если да, то все ли выйдет как надо технически? Нет, так-то осечек по этой части у меня не бывало, но то ведь с живыми? А эта хоть и симпатичная, но холодная как лед и вон, сквозь нее так и не пропавшую серебристую дорожку на воде немного видно.
— Если ты мне откажешь, то я пропала – немного застенчиво проговорила Аглая – У каждой из нас есть только один шанс обрести покой. Любая русалка может позвать живого человека посмотреть наш последний летний танец, а после предложить ему лечь с собой. Он доброй волей должен согласиться сделать это. И если это случилось, то душа той русалки освободится от проклятия, что ее в реке держит. Но сделать такое русалка может только раз, второго шанса не будет.
— То есть? – уточнил я.
— Обратно в реку мне теперь нельзя, я же отказалась от подаренного мне посмертия. Так что утреннее солнце сожжет тело сразу же после восхода – мягко пояснила Аглая — А то, что от меня останется, будет до скончания веков мотаться по дорогам в виде пылевого вихря, вместе с такими же бедолагами, которые никому не нужны. Но я на тебя зла держать не стану, если ты мне «нет» скажешь. Я же все понимаю. Да и себя жалеть не стану, это был мой выбор. Просто не хочу я больше в реке, не могу. Лучше вихрем по дорогам, чем…
Договорить я ей не дал, поскольку решение для себя принял. Правда, имелись поначалу все же кое-какие сомнения, но – не оплошал. Хотя, возможно, дело было еще и в пикантности происходящего. Шутили про интим с русалкой многие, но кто может похвастаться, что он у них на самом деле был?
Я вот могу.
Закончилось, правда, все довольно неприятно. В какой-то момент лежащая подо мной девушка выгнулась дугой, ее тело, до того призрачно-бледное, на секунду налилось краснотой, а еще она охнула, но, что примечательно, не так, как предполагал данный момент. Это, скорее, был предсмертный возглас. А секундой позже я понял, что лежу на чем-то склизком, мокром и пахучем.
Это были останки давным-давно сгнившего человеческого тела. Как видно, все, что осталось от русалки Аглаи.
Я вскочил на ноги и начал шустро отряхивать с себя какие-то зеленоватые ошметки, водяных жуков и прочий дурно пахнущий мусор.
В этот момент моих щек коснулся легкий ветерок, и я услышал еле различимый шепот: «Свободна! Спасибо! Прими мой дар».
Сразу скажу – что за дар я от Аглаи получил, для меня так и осталось загадкой. Я и голову потом в воду засовывал, думал, что, может, дышать в ней смогу, и рыб пытался разговорить – все впустую. Как оно раньше было, так и сейчас осталось.
Может, что путное могли бы мои приятели из отдела 15-К подсказать, да только им я про произошедшее рассказывать не стал. Ни к чему им про это знать. Это личное.
А потом мы вовсе в город вернулись, где нам всем не до того стало. Мне так точно. Штука в том, что к моей основной работе добавилась еще одна, нежданная-негаданная. Вот правду говорят – вслух иными вещами шутить не стоит. Сказанное может быть кем-то услышано, и стать правдой.
В моем случае так и произошло.