13.07.2017
«Зеленый фургон»
Вот написал заголовок, и понял, что опять выходит то же самое, что в случае с Соловьевым и «Ходжой Насреддином». Невозможно рассказать об этом произведении без того, чтобы не написать про его автора. Никак это не получится сделать.
Впрочем, судьба Александра Козачинского настолько необычна даже для того невероятного времени, которым являлось начало двадцатого века, что про нее писать очень интересно. Она вообще больше напоминает художественное произведение, столько в ней необычного и непонятного
В первую очередь для меня загадкой является тот факт, почему он, человек блестяще владеющий словом, не оставил после себя почти ничего. Весь творческий багаж, который остался – три рассказа о заре авиации в России, повесть «Зеленый фургон» и потрясающе грустный и одновременно с этим невероятно ироничный рассказ «Фоня». Да, вот так. Грустный и ироничный в одном флаконе. Практически не бывает такого, но есть. Прочтите и убедитесь сами. Только очень большой мастер может такого добиться.
Он умел сплести текст так, что можно только покачать головой и восхититься им, осознавая глубину таланта. Но почему-то он так и не стал раскрываться как автор дальше, даже после успеха «Зеленого фургона», который, к слову, он и написал-то в конце 30-х только по настоятельным просьбам своего старого друга.
При этом никто его не репрессировал, никто не загонял в угол, несмотря на тогдашние перегибы власти.
Может, просто не хотел этого делать? С его характером такое возможно.
Он вообще весь был сшит из парадоксов, как мне кажется. Да вот, судите сами, что это был за человек.
Двадцатый год, Одесская губерния, лихое послевоенное время. Молодой Александр Козачинский работает в уголовном розыске. И хорошо работает, раскрывает серьезные преступления, а после берет знаменитого налетчика Бенгальского. Казалось бы – молодец, карьера идет в гору.
Но не тут-то было. Хлоп – и его отдают под суд за должностные преступления. Как я понимаю, дело было сфабриковано, поскольку он сам взяток не брал и другим их брать не давал. Тогдашние методы укрощения непокорных от нынешних не сильно отличались, с той правда разницей, что тогда к стенке ставили проще.
Но Козачинскому повезло, не «шлепнули». Более того – он добился пересмотра дела, что по тем временам было неслыханно и его восстановили в должности.
И снова поворот. Казалось бы – радуйся и ликуй, восторжествовала правда. Он порадовался и почти тут же подался в бандиты. В самые настоящие. Причем не просто в бандиты, а в «Робин Гуды». Он реально грабил богатых и раздавал все бедным. Причем в число богатых попали и первые советские чиновники.
Его поймали и судили. Но засудить толком не удалось, поскольку он еще и ко всему прочему был любимцем местных женщин ВСЕХ!!!!! Они устроили демонстрацию у здания суда, а основные свидетели обвинения, мордатые немцы-колонисты, боялись давать на него показания, поскольку их жены сказали, что больше не станут с ними спать, если те развяжут языки и помогут посадить этого красавчика. Каково?
Пока шли суд да дело, Козачинский феерически эффектно бежит из-под стражи. Но ему не везет, он попадает в случайную облаву и совершенно кинематографически сталкивается в одном из дворов со старым приятелем, который, как и он когда-то, служит в милиции. Они стоят друг напротив друга с наганами в руках и думают, что делать дальше.
Победила дружба. Козачинский не стал стрелять и сдался, а молоденький агент Евгений Катаев потом обивал все пороги, чтобы его не расстреляли, и вообще дали срок ниже низкого.
И снова все получилось. Выйдя из тюрьмы, Козачинский едет в Москву, где его друг Евгений, уже правда не Катаев, а Петров, теперь работает журналистом в газете «Гудок». Мало того – он уже пробует свои силы на литературном поприще на пару с молодым одесситом Ильей Ильфом.
А дальше мы возвращаемся к началу и все тому же вопросу – почему он предпочел писать заметки об экономике, обладая неимоверной силы литературным талантом? Версий у меня масса, но какая из них верная? И есть ли она? То ли не захотел писать то, что не опубликуют, то ли не видел для себя интересных сюжетов. А может – просто, потому что не хотел? Вот не хотел – и все. Повторюсь – он и «Зеленый фургон» написал только потому, что Петров его об этом очень просил. Ну, и в память о своей юности, поскольку эта книга – она автобиографична, главных героев Козачинский списал с себя (Красавчик) и с Петрова (Патрикеев).
Повесть, кстати, сразу стала очень популярна, ее опубликовали в журнале том же году, когда она была написана, а потом, почти сразу переиздали в виде книги. И не один раз. И переиздают до сих пор.
Козачинский один из тех, кто создал ту самую литературную Одессу, которую все знают и любят, в которой говорят на особом языке и которую ожидает увидеть каждый из нас, когда приезжает в этот солнечный город у самого Черного моря. Мне вообще иногда кажется, что одесситы просто не стали заморачиваться. Они сказали:
— И шо уже мудрить? Бабель, Козачинский, дядя Ледя Вайнсбейн и еще какие-то поцы из кино уже все придумали. Так оно нам надо мозги себе крутить, как те бейцы? Раз людям нравиться – так пусть оно так и будет. А кто не согласен, так тот пусть идет и кидается головой в навоз.
А что? Одесситы такие люди, что от них можно ждать чего угодно. Других таких на этом свете нет.
И возвращаясь к книге. При первом же прочтении я был ей очарован сразу и безвозвратно. Сколько раз я ее перечитывал – не скажу, там трехзначная сумма точно. Собственно, я и сейчас это делаю с завидной периодичностью и даже при том, что помню ее почти наизусть.
Знаете, есть книги, читая которые, удовольствие получаешь уже не столько моральное, сколько почти физиологическое. «Зеленый фургон» из них. В нем настолько изящно сплетенный текст, настолько там каждое слово к месту и в строку, что диву даешься, как такое возможно вообще.
«Но утро есть утро, и город есть город. И как ни скуден был пейзаж просыпающейся Одессы, в нем были свои характерные черты. Заканчивая свои ночные труды, молодые одесситы спиливали росшие вдоль тротуаров толстые акации. Они занимались этим по ночам не столько из страха ответственности, сколько из чувства приличия и почтения к родному городу. Когда любимые дети обкрадывают родителей, они боятся не уголовного наказания, а общественного мнения. «
«Еще минут пять они пробирались сквозь дыры в каких-то дощатых заборах, пока не пришли к облезлому, покрытому струпьями двухэтажному дому со сводчатой подворотней посредине, маленькими окнами и толстыми стенами, подпертыми полуобвалившимися кирпичными контрфорсами. Дом был окрашен в буро-зеленый цвет, в какой время и морские туманы красят в Одессе заброшенные строения, а городская управа — богадельни и сиротские приюты, и принадлежал к тому типу зданий, самая архитектура которых органически включает в себя запах испорченных уборных, смрад помоек, сырость и плесень внутри и снаружи.»
«- Но-о, милицейская худоба! — кричал Грищенко, хлопая гнедых кнутовищем по угловатым крупам, по частоколу ребер и даже по черепам, издававшим кувшинный звон.
Но ему не удавалось выколотить из лошадей ничего, кроме пыли. Равнодушно отмахиваясь сургучными печатями, гнедые продолжали симулировать галоп. Грищенко стоял на передке в позе Красавчика; балансируя на ухабах, он широко замахивался на гнедых, гикал, свистел. Всем своим видом он изображал лихую погоню. Была ли в этом шуме и свисте какая-то фальшивая нота, понятная лошадям, или, быть может, между энергичным причмокиванием, поддергиванием вожжей и взмахами кнута существовал какой-то разнобой, приводивший к тому, что каждое из этих действий как бы отменяло предыдущее, но скорости не прибавлялось.»
На редкость нескромно я числю Александра Козачинского в своих учителях. Он один из тех авторов, которые очень сильно повлияли на то, чем я занимаюсь сейчас. Часто строя предложение, я замечаю, что делаю это «под Козачинского».
И если мне когда-нибудь удастся хоть чуть-чуть приблизиться к такому стилю, такому построению фраз, какой был у него, то я буду счастлив.
А про фильм «Зеленый фургон», который тоже является нерядовым явлением в советском кинематографе, я расскажу уже завтра.